Лермонтова называют ночным светилом русской литературы. И не только потому, что в его произведениях высказываются грустные, мрачные мысли об эпохе безвременья, в которую довелось жить поэту. И в судьбе, и в творчестве Лермонтова заметен интерес к тайнам, которые не дано раскрыть простому смертному.
Григорий Александрович Печорин, главный персонаж романа «Герой нашего времени», представляется нам человеком скептического склада ума. Он легко, не задумываясь, играет и чужими жизнями, и своей собственной, как будто либо не ценит ее, либо верит в свою неуязвимость. С Печориным связана одна из главных проблем романа: проблема предопределения, фатализма. Причем проблема эта имеет нравственный характер: если предопределения не существует, то человек сам выбирает свой путь и несет ответственность за свои поступки; если же судьба назначена каждому заранее, то человек может считать себя свободным от любых нравственных обязательств.
Верит ли Печорин в судьбу? Он говорит: «Когда я был еще ребенком, одна старуха гадала про меня моей матери; она предсказала мне смерть от злой жены; это меня глубоко поразило…» – и это высказывание не вызывает доверия: оно слишком наивно, чтобы принять его всерьез, слишком похоже на отговорку закоренелого холостяка, не желающего расстаться со своей свободой. Но, если внимательно вчитаться в текст романа, можно заметить, что Печорин постоянно упоминает судьбу. «И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов?» – думает он, едва не утонув после приключения с прекрасной «ундиной». «Судьба заботится о том, чтоб мне не было скучно!» – радуется он, предвкушая интрижку с Мэри. Встретив Веру, пытается угадать: «Судьба ли нас свела опять на Кавказе или она нарочно сюда приехала, зная, что меня встретит?..» Перед балом размышляет: «Неужели… мое единственное назначение на земле – разрушать чужие надежды? …судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние. Какую цель имела на это судьба?..» Подобных примеров можно привести множество. Конечно, слово «судьба» мы не всегда употребляем в его высоком, буквальном значении, но слишком уж часто и слишком серьезно звучит оно в устах Печорина.
Все, что делает Григорий Александрович Печорин, похоже на вызов, брошенный судьбе. Он из любопытства преследует контрабандистов, играет чувствами (и судьбами) Бэлы, княжны Мэри, провоцирует дуэль с Грушницким. Но ярче всего мотив предопределения звучит в последней части произведения – в главе «Фаталист». Возвращаясь домой пустыми переулками станицы, Печорин глядит на звездное небо. «Мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!» – говорит он. Что же заставило его в эту же ночь броситься под пули пьяного казака, если не желание еще раз испытать судьбу? «Выстрел раздался… над самым ухом, пуля сорвала эполет», но казак обезоружен, а судьба в очередной раз сберегла Печорина. Для чего? «Я еще не осушил чаши страданий и чувствую, что мне еще долго жить», – говорит герой.
Как же все-таки относится Печорин к проблеме судьбы? Он не похож ни на суеверного, ограниченного человека, способного принять всерьез, например, предсказания гадалки, ни на глубоко верующего, считающего, что «все в руце Божьей». Скорее всего, это человек, ищущий и не находящий веры – в судьбу, в Бога, в самого себя. «Какую силу воли придавала… уверенность, что целое небо… смотрит с участием!.. (о предках) А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха… мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастия…» – грустно размышляет он. И это мысли целого поколения, старящегося в бездействии «под бременем познанья и сомненья». Может быть, для Печорина стремление постоянно испытывать судьбу – единственная возможность проявить силу воли, характера, возможность преодолеть страх перед смертью – и перед жизнью.
Проблема фатализма не решена в романе до конца. Установлена лишь ее непосредственная связь с главным вопросом бытия – о назначении человека и вере.